СергейСПитер: Уточняю, если кто подумает что я ошибся темой. Тут именно творчестово Семена, и старого непосредственно.
Уточняю, если кто подумает, что темой Вы не ошиблись.
Семен Двойрис (2 ноября 1958) далеко еще не стар. Во всяком случае, непосредственно-то уж точно.
Да и про это видео Вы уже писали.
Вторая встреча случилась на Литейном, около "Салона красоты". Был солнечный сентябрь, я куда-то весело мчалась. На мне была модная юбка из чёрного, с желтыми цветами сатина, макси, с воланами, черная кофточка, "резинкой" облегающая фигуру и бусы из огромных деревянных бусин. Впереди, над толпой, я издали увидела плечи и голову Довлатова и подбежала поздороваться. Рядом с Довлатовым стоял маленький Андрей Арьев.
Оба были совершенно пьяны, но крепко стояли на ногах.
- Танечка! – заорал Довлатов. – Поехали с нами на дачу! Сейчас мы подождем мою любовницу, которая делает стрижку в "Салоне" – и поедем!
Слово "любовница", выкрикнутое на весь Литейный, немедленно вогнало меня в смущение.
- Спасибо, но я не могу…
- Танечка! – продолжал орать Довлатов. – Вы – замечательная! Мы вас не отпустим! Я готов поселить вас у себя на кухне и кормить макаронами, но как женщина вы совершенно не в моем вкусе! Андрей! Давайте почитаем ей стихи, чтобы она согласилась!
И вот Довлатов и Арьев стали попеременно читать стихи: Пастернака, Мандельштама, Гумилева... Довлатов был с багровым лицом и черными мешками под глазами, а Арьев – иссиня-бледный. Оба находились в плывущем состоянии, немного покачивались, но читали прекрасно! Запомнилось, как дивно Арьев прочел "В час вечерний, в час заката".
Прохожие огибали нашу странную группу, оглядывались и ускоряли шаг.
На дачу я тогда с ними не поехала, но эта сценка зацепилась в памяти ярким кленовым листом.
Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Б. Гребенщиков
Игорю Витальевичу было немного за пятьдесят. Разведенный, свободный. Жил один в двухкомнатной квартире, хорошо зарабатывал. И одевался со вкусом, и сам из себя был мужчина видный: строен, худощав, с приятными манерами. Романы крутил обычно на работе и исключительно с молодыми женщинами, что вызывало зависть сверстников и некоторую злобность у молодых сотрудников. И когда в восемьдесят восьмом прогремел фильм «Асса», Игорь Витальевич был прозван, наверняка молодыми же, стариком Козлодоевым. Кличка как-то приросла, он откликался на нее сначала с раздражением, а потом уже автоматически, без всяких эмоций.
Вскоре он женился во второй раз. Жена была моложе на четверть века, к тому же был у нее ребенок от первого брака, но это не остановило Игоря Витальевича. К женитьбе на этот раз он отнесся ответственно, походов налево себе не позволял. Учил уроки с ее сыном, водил жену в театры, картинные галереи, пытался приучить к чтению. Она терпела, но подругам все же жаловалась:
– Мой Козлодойчик опять меня вчера в Третьяковку таскал.
– Ну и хорошо, Наташа! – отвечала какая-нибудь подруга.
– Да ну! Это все ля-ля, тополя. Архитектура, одним словом!
Так или иначе, но прожили они вместе лет десять. Потом Наташа стала задерживаться по вечерам, придумывать каких-то подруг, у которых ей пришлось остаться переночевать. Игорь Витальевич поступил решительно, развелся, не дожидаясь дальнейшего. И стал жить один. Возраст у него был уже солидный, здоровье пошаливало. Пришлось уйти на пенсию.
К новой жизни он тоже постепенно привык. Смотрел телевизор, гулял, рядом был хороший лесопарк. На память о прошлых годах купил диск Гребенщикова и иногда выпивал рюмочку под «Старика Козлодоева».
Не то что он был совсем одинок, нет. Иногда приезжала дочка от первого брака, сорокалетняя уже дама, привозила внучку. Но бывало это редко, раз в пару месяцев. А так все больше по телефону. Ну и какие-то приятели - не приятели, но знакомые постепенно образовались, в основном пенсионеры из соседних домов.
Так он и жил, старел, дряхлел. Ходил уже с палочкой, ноги побаливали. Да и сам он стал другой. Часами сидел у окна, смотрел на улицу, думал. Вот птицы почему-то целой стаей сели на электропровода над домом напротив. А какие – не видать. Может, воробьи, а может и нет, какие-то перелетные. Сидели-сидели, а потом, тоже все вместе, сорвались с места и улетели вдаль. А зачем сидели, куда полетели – не поймешь, и спросить не у кого. А вчера гулял в лесопарке, так на дорожку, прямо на него выбежал ежик. Испугался, ощетинился и стоит. Игорь Витальевич присел на лавочку. И ежик тоже чего-то ждал, не уходил. И вдруг очень захотелось Игорю Витальевичу, чтобы ежик опустил свои колючки, тогда можно было бы его погладить. Долго он ждал, и дождался. Но только было подошел, как тот снова ощетинился. Так и вернулся домой ни с чем.
Приготовил поужинать, поел, выпил рюмочку. Поставил любимый диск. Гребенщиков запел:
Ползет Козлодоев, мокры его брюки,
Он стар, он желает в сортир. – Ах ты сука! – неожиданно крикнул Игорь Витальевич. – Я тебе покажу сортир! Думаешь, молодой, так тебе все можно?
И он выпил еще рюмку. Не отпустило, наоборот, заболело сердце. Тут он испугался, накапал валокордина, померил давление. Ничего страшного, можно и спать ложиться.
…………………………………………………………………
Прожил он еще пару лет. На похороны пришли обе жены, дочка с внуком, сослуживцы. Были поминки, говорили обычные в таких случаях слова. Потом, тоже как обычно, стали вспоминать что-то забавное из жизни покойного. А напоследок два перепивших сослуживца даже попытались спеть:
Занятие это любил Козлодоев
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев
И всякий его уважал. Но на них зашикали, и они тут же замолчали.
chich: Старый Семён окончательно скатился в болото формализма
Имеете в виду, почтенный Чич, что разделался Старый Семён со Стариком Козлодоевым для завершенности сюжета, а тот на самом деле жив-живехонек? И известно под каким ником пишет?
Когда-то я был комсомольцем и ходил на комсомольские собрания. Они бывали двух видов – общее и собрание отдела. На общем слушали отчет секретаря, выбирали новый комитет комсомола, ну и принимали разные обращения: боролись за мир, клеймили американский империализм и израильскую военщину, одобряли исторические решения очередного съезда КПСС, осуждали разных отщепенцев и так далее. Все это часа на два-три. Отдельские же собрания обычно укладывались в полчаса. И повестка дня была пожиже: выбирали нового комсорга, утверждали характеристику какому-нибудь комсомольцу, который собрался в Болгарию или ГДР, потом собирали копеек по тридцать на Анжелу Дэвис или на Луиса Корвалана. И всё. Иногда, правда, бывал и еще один пункт – рекомендация в партию. Тут надо кое-что пояснить. Членство в партии резко повышало шансы инженерно-технических работников на продвижение по службе. Поэтому желающих было много. Но просто так инженер в партию вступить не мог, это делалось по разнарядке из парткома. Раз в пару лет в отдел она приходила, на одного человека. Партийная ячейка выбирала достойного. Если он при этом был комсомольцем, то требовалась резолюция комсомольской ячейки: достоин, рекомендуем. Обычно все проходило гладко. Но в тот раз, о котором я хочу рассказать, случилось неожиданное.
На одно место оказалось два претендента-комсомольца, Латынин и Песков. Оба, будучи законченными карьеристами, страстно хотели вступить в партию. И партячейка поколебавшись решила: пускай комсомольцы сами выберут достойного.
И собрание началось. Ввиду ответственности момента на нем присутствовала парторг Майя Викторовна, старая дева лет пятидесяти.
Оказалось, что друзья-соперники не теряли времени даром. Каждый сколотил группу поддержки. И когда дали слово первому оратору, то он высказал мнение, что Латынин – именно тот человек, который достоин такой высокой чести, в то время как Песков – проходимец, карьерист и пробу на нем ставить негде. Второй же оратор держался мнения самого противоположного. Обстановка накалилась, вскоре начались крик, ругань, перебранка, короче говоря, все то, что сейчас называется столь ненавистным мне словом «срач».
Я сидел, никак не участвуя в процессе. Оба кандидата были мне глубоко безразличны. Но потом все же решил развлечься. Прошу слова, говорю: Мне, дескать, непонятно, почему комсомольцы про своих же товарищей с такой злобой говорят, почему не жить дружно?
Тут парторг Майя Викторовна меня и осадила:
– Лучше, – говорит, – откровенно выяснить отношения сейчас, зато потом, если настанет час грозных испытаний, война, например, или стихийное бедствие какое, выступить единым строем против опасности!
Ну и не решился я ей возразить.
Чем кончилось собрание, кто победил – честно говоря, не помню. Помню только, что и Песков, и Латынин в партию вступили. Один тогда же, другой через пару лет.
И вот сейчас, через много десятилетий вспоминая все это, я вдруг подумал, что в каком-то смысле Майя Викторовна была права. Потому что если посмотреть вокруг, то складывается такое впечатление, что пока война не начнется, срач не прекратится.
зато потом, если настанет час грозных испытаний, война, например, или стихийное бедствие какое, выступить единым строем против опасности!
Жванецкий: Это я только жалкую часть назвал тех чудесных черт характера. А взаимопомощь, а выручка? Все у нас есть! Большая беда нужна. Негде! Что мы чикаемся? Ночевать к себе не пускаем, в драку не лезем. Что это за масштаб?! Другое дело - с этим в разведку бы пошел, а с этим нет! Где проверить куда идти? Равзедка нужна. Обстрел нужен. Сидеть ночью в болоте без мыла, без ракет - вот где люди проверяются: хорошие - хорошие, плохие - плохие. <...> Беречь надо принципиальность, смелость, гражданское мужество - не расходовать на муру, на производство, на каждое собрание, на посидел, проголосовал и пошел. Недостатков столько, знаешь, один вырвал, пошел дальше, а они сзади заколосились - и - еще гуще. Так что, на каждый - свой заряд тратить, душевную широту? Нет, не раскочегарился народ. Каждый так и умирает честным и смелым, все сохранив в неприкосновенности. Он не виноват, его время еще не пришло. И доброта у людей есть. Но к раненным в бою. Не на мостовой под "Жигулями", а в степи под Курганом - там я тебя перевяжу и - к своим на себе. А здесь, где свои, где чужие, куда тащить - нечетко, размыто. Вот если б все на мине подорвались, но об этом можно только мечтать!
Roger: По-моему, описание выборов Семён содрал у Диккенса.
Конечно, уважаемый Роджер, я мог бы сказать (как это принято в таких случаях), что Диккенса практически не читал. Это, между прочим, как ни стыдно в этом сознаваться, правда. Но ведь все равно никто не поверит. Поэтому прошу Вас о другом - приведите, если Вас не затруднит, соответствующее место из Диккенса. Потому что если действительно выходит, что "содрал", то это нехорошо.
Roger: По-моему, описание выборов Семён содрал у Диккенса.
Конечно, уважаемый Роджер, я мог бы сказать (как это принято в таких случаях), что Диккенса практически не читал. Это, между прочим, как ни стыдно в этом сознаваться, правда. Но ведь все равно никто не поверит. Поэтому прошу Вас о другом - приведите, если Вас не затруднит, соответствующее место из Диккенса. Потому что если действительно выходит, что "содрал", то это нехорошо.
раз уж Старый Семён начал оправдываться, это верный признак, что он таки замешан в плагиате
а вот тут http://chesspro.ru/guestnew/lookmessage/?id=23-17-11170 сдается мне,таки содрал малость.
Компромисс девятый с другой стороны,если такая история имела место быть в жизни Довлатова,почему подобная не могла случиться с почтенным Семеном? как-никак оба-два литераторы,можно сказать собратья по перу.не нам с вами чета...
то,что Довлатов тоже голова - бесспорно.в общем,в хорошую компанию попал почтенный Сергей Донатович...
