Грищук затронул на пресс-конференции проблему, которую адресовал прежде всего к судьям. Дело в том, что когда игралась четвертая партия рапид-матча Грищук - Аронян, одновременно на сцене шла блиц-баталия Крамника с Раджабовым. И сильный стук часов - неизбежный в блице даже у великих мастеров - очень мешал и Грищуку, и Ароняну.
Учитывая то обстоятельство, что аналогичная ситуация может случиться и в полуфинальных матчах, надо бы судьям и организаторам из Российской шахматной федерации (РШФ) крепко подумать, чтобы не допускать одновременную игру в более или менее спокойные рапид-шахматы и в блиц с его громким "бах-бах-бах", как выразился Грищук.
...действие балета происходит в сумасшедшем доме, и многие аллегории взяты из нашей жизни. Среди заключенных больницы - фантазер, который, начитавшись романа Сервантеса, воображает себя Дон Кихотом. Спустя почти семнадцать лет Борис Эйфман вновь обращается к этой теме. Почему? Предоставим слово балетмейстеру:
“Мы живем под обломками своих иллюзий. Человек в мечтах творит сюжет своей жизни, но фантазии и реальность, соприкасаясь, дают трагический эффект... Я взялся за этот балет, потому что увидел в нем возможность сочетания вечной, неистребимой красоты, так необходимой людям, и действительности сегодняшнего дня... Пятнадцать лет этот спектакль шел по всему миру с огромным успехом, и вот сейчас я пришел к пониманию того, что он созрел для изменений. Я хочу представить на суд наших зрителей “Дон Кихота” с новыми фрагментами хореографии и новыми героями. Теперь в спектакле появится тема прекрасной дамы Дульсинеи, да и сам персонаж Дон Кихота станет намного ближе к литературной трактовке Сервантеса. Дон Кихот - настоящий герой, который, хотя и борется с ветряными мельницами, но пытается изменить этот мир к лучшему с помощью добра и любви”...
Главный герой - пациент психбольницы, сумасшедший, вообразивший себя Дон Кихотом. Временами ему удается отрешиться от тяжелой окружающей действительности и представить себе яркую Барселону с танцами во дворце, с красивыми девушками в красных платьях, а иногда и уличную поножовщину из-за дамы, которую наш герой спасает (мотивы из Кармен), но каждый раз приходит властная медсестра и грубо возвращает больного к реальности (мотивы из пролетая над гнездом кукушки). В частности, медсестра накидывает на Дон Кихота обруч, из которого он пытается выбраться на свободу.
chich: Пиррон, во всём нужна мера, даже когда Вы изображаете идиота.
Не могу с этим согласиться. Почему, собственно?
Согласиться с этим действительно нелегко. Очень трудно, сойдя с ума, вообразить себя героем романа, о котором в романе совершенно ясно сказано, что он сошел с ума.
Этот сумасшедший у Сервантеса мудрее, добрее и мужественнее нормальных. А если это так, то наша нормальность такая ли уж большая ценность?
Как сказано, человеческая мудрость есть безумие перед Богом.
__________________________
Спасение там, где опасность.
chich: Пиррон, во всём нужна мера, даже когда Вы изображаете идиота.
Не могу с этим согласиться. Почему, собственно?
Согласиться с этим действительно нелегко. Очень трудно, сойдя с ума, вообразить себя героем романа, о котором в романе совершенно ясно сказано, что он сошел с ума.
Я засомневался в том, что нужна мера, когда изображаешь идиота. Мой личный опыт этого не подтверждает.
Спектакль завершается на оптимистической ноте. Представьте себе, Дон Кихот и Санчо Панса веселятся и танцуют на свадьбе Китри и Базиля, но снова начинает мигать и постепенно гаснуть свет, мы переносимся в реальный мир. На сцену выходит медсестра и медленно уводит за собой за кулисы наших героев, потускневших и сгорбившихся от отчаяния.
Опускается занавес. Все похлопали. Но когда занавес поднимается, опять звучит радостная музыка, опять наши герои танцуют и веселятся вместе с шумной толпой. Именно этим моментом заканчивается спектакль. Пусть не в реальности, а в мечтах - он там. Творческого человека можно ограничить физически, но над миром его воображения никто не властен.
В 85-страничном альбоме, никогда ранее не выставлявшемся, содержатся рисунки, сделанные карандашом, чернилами и акварелью. Среди них - автопортреты Шагала, а также изображения его жены Беллы, умершей в 1944 году. Первые восемь страниц альбома заполнены переводами стихотворений французских поэтов на идиш, сделанными женой художника. Кроме того, в альбоме содержится серия эскизов, на которых изображен царь Давид.
Белла всегда мечтала стать актрисой. И стала ею, играла на сцене, имела успех. Но вернулся из Парижа я и женился на ней. А потом мы уехали во Францию вместе. С театром было покончено навсегда.
Долгие годы ее любовь освещала все, что я делал. Но у меня было чувство, словно что-то в ней остается нераскрытым, невысказанным, что в ней таятся сокровища, подобные берущему за сердце "Жемчужному ожерелью". Ее губы хранили аромат первого поцелуя, неутолимого, как жажда истины.
Откуда эта скрытность от друзей, от меня, эта потребность оставаться в тени?
Так продолжалось до последних, проведенных в изгнании лет, когда в ней пробудилась еврейская душа, ожил язык предков.
Стиль, в котором написаны "Горящие огни" и "Первая встреча", - это стиль еврейской невесты, изображенной в еврейской литературе.
Она писала, как жила, как любила, как общалась с друзьями. Слова и фразы ее подобны мареву красок на полотне.
С кем сравнить ее? Она ни на кого не похожа, она одна-единственная, та Башенька-Беллочка, что смотрелась в Двину и разглядывала в воде облака, деревья и дома.
Люди, вещи, пейзажи, еврейские праздники, цветы - вот ее мир, о нем она и рассказывает.
В последнее время я часто заставал ее читающей ночью в постели, при свете маленькой лампы, книги на идише.
- Так поздно? Давно пора спать.
Помню ее в номере загородной гостинцы за несколько дней до того дня, когда она уснула навечно. Как всегда свежая и прекрасная, она разбирала свои рукописи законченные вещи, наброски, копии. Подавив шевельнувшийся страх, я спросил:
- Что это вдруг ты решила навести порядок?
И она ответила с бледной улыбкой:
- Чтобы ты потом знал, где что лежит...
Она была полна глубокого, спокойного предчувствия. Словно вижу ее, как тогда, из гостиничного окна, сидящей на берегу озера перед тем, как войти в воду. Она ждет меня. Все ее существо ждало, прислушивалось к чему-то, как в далеком детстве она слушала лес.
Вижу ее спину, ее профиль. Она не шевелится. Ждет, размышляет и уже угадывает что-то потустороннее...
Смогут ли сегодняшние, вечно спешащие люди вникнуть в ее книги, в ее мир?
Или прелесть ее цветов, ее искусства оценят другие, те, что придут позже?
Последнее, что она произнесла, было:
- Мои тетради...
2 сентября 1944 года, когда Белла покинула этот свет, разразился гром, хлынул ливень.
Все покрылось тьмой.
Замечательно! Не могу отделаться от впечатления, что у коровы туловище лошади, а голова - козы. Впрочем, картина, как я понял, не про корову; так что это не важно.
Поль Робсон поёт гимн еврейского сопротивления ("Не говори, что ты идешь в последний путь"), песня написана в Виленском гетто Гиршем Гликом (1921 - 1944) на музыку братьев Покрасс (из песни „То не тучи грозовые - облака"). Интересна предыстория этого выступления Робсона - в Москве, 14го июня 1949го года. Слово Шостаковичу из эссе о гуманистах в литературной обработке Волкова:
Как раз в то время, в 1949 г. по приказу Сталина арестовали еврейского поэта Ицика Фефера. В Москву приехал Поль Робсон. И вот, посреди банкетов и пиров, вспомнил он, что был у него такой друг Ицик. Где Ицик? "Будет тебе Ицик",- решил Сталин. И выкинул свой очередной подлый трюк. Ицик Фефер приглашает П.Робсона отужинать с ним в самом шикарном ресторане Москвы. Робсон приезжает. Робсона ведут в отдельный кабинет ресторана. Там, действительно, роскошный стол - выпивка и закуска. А за столом, действительно, сидит Фефер. И с ним еще несколько незнакомых мужчин. Фефер был худой, бледный. Говорил мало. Зато Робсон хорошо поел, выпил, и друга заодно увидел. После окончания товарищеского ужина незнакомые Робсону товарищи доставили Фефера обратно в тюрьму. Там с ним вскорости и было покончено. А Робсон поехал обратно в Америку. В Америке он рассказал всем, что слухи об аресте и гибели Фефера - ерунда и клевета. Он, Робсон, лично с Фефером выпивал. И, действительно, так ведь гораздо спокойнее жить. Удобней думать, что твой друг - богатый и свободный человек. И может угостить тебя роскошным ужином. Думать же, что твой приятель в тюрьме - неприятно. Тогда надо заступаться. Надо писать письма, протесты. А напишешь такой протест - в следующий раз в гости не пригласят. Да еще на весь мир ославят. В газетах и по радио грязью обольют. Объявят, что ты реакционер. Нет, гораздо проще поверить тому, что видишь. А видишь ведь всегда то, что хочешь увидеть. Психология курицы. Курица, когда клюет, видит одно только зерно. А больше ничего не видит. Вот она и клюет так - зернышко за зернышком. Пока ей голову не свернут.
Можно добавить, что вернувшись в Америку Робсон говорил, что никакой антиеврейской компании он не заметил. Хотя Фефер его умолял поднять шум. Конечно, Робсон сталинист, но не всё так просто. Еще
несколько отрывков из разных воспоминаний.
Измученного пытками, но для приличия приодетого, Фефера привезли прямо из тюрьмы. О содержании их разговора я недавно прочитал в книге известного кинооператора-документалиста Василия Катаняна «Лоскутное одеяло» (М. Вагриус, 2001 г.). В декабре 1997 года автору книги удалось в Нью-Йорке встретиться и побеседовать с сыном Поля Робсона, который хорошо помнил взволнованный рассказ отца, вернувшегося из Москвы в далёком 1949 году.
«Отец поразился исхудалому, испуганному своему гостю... Как только они остались одни, Фефер указал на люстру и завитушки потолка, и отец понял, что тот имеет в виду подслушивающие устройства.... Он (Робсон) спросил, как... погиб Михоэлс, тот отвечал, что не знает, а на самом деле молча приставил палец к виску и как бы нажал курок. На клочке бумаги Фефер написал «Михоэлса убил Сталин». Отец был потрясён, но, «играя на микрофон», стал спрашивать Фефера о его работе и семье, на что тот отвечал, что всё в порядке, а на пальцах показал решетку. Отец, чтобы унять волнение, что-то рассказал и спросил, готовит ли поэт сейчас какую-либо книгу, на что тот ответил невнятно (для микрофона), а рукой обозначил петлю вокруг шеи...
Отец стал угощать фруктами, что стояли на столе, и написал: «Как вам помочь?» и «Что можно сделать?», на что тот помотал головой и ответил: «Спасибо, груша очень вкусная», разорвал бумажку и, спросив, где туалет, спустил обрывки в унитаз. Вскоре Фефер сказал, что его мучит мигрень, попросил прощения за краткость визита, и отец проводил его до лифта.
Робсон, поняв, что тогда происходило в СССР, был в шоке. Но его ожидал огромный зал, и за ним уже пришли, чтобы ехать на концерт. Отец никому не говорил об этом свидании, опасаясь повредить заключенным и их семья. И взял с меня клятву, что я никому не скажу ни слова»
Робсон действительно просил сына не рассказывать эту историю до его Робсона смерти. Поскольку обещал себе никогда публично не критиковать Советский Союз.
В разгар репрессий против Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и разгула антисемитизма Робсон не побоялся выступить в Москве в защиту своих еврейских друзей. Но 1949 год был годом разгрома ЕАК, арестов и уничтожения евреев — известных деятелей культуры, началом борьбы с так называемым космополитизмом. Уже был убит Михоэлс, арестован и ждал расстрела Фефер. Вряд ли можно сомневаться в том, что Робсон знал об этом. Несмотря на оказанную ему торжественную встречу, он заявил, что хочет видеть своих друзей Соломона Михоэлса и Ицика Фефера. Выясняется, что Михоэлс умер, а Фефер очень занят, пишет мемуары. Но Робсон настаивал на встрече с поэтом. Ему обещали, что на обратном пути из Сталинграда, посещение которого входило в программу его пребывания в стране, свидание с Фефером будет ему обеспечено. Гость отбыл в Сталинград, а еврейского поэта стали готовить к встрече с негритянским певцом. Состоялась она в гостинице, где Фефер, изобразив пальцами тюремную решетку, дал понять, откуда его доставили, и запиской сообщил об убийстве Михоэлса по приказу Сталина. А на следующий день в Зале Чайковского, исполнив программные номера, Робсон объявил, что споет еще одну песню в честь своих еврейских друзей — Михоэлса и Фефера, в честь всех евреев, которые боролись с фашизмом. Это была песня на идише погибших с оружием в руках узников варшавского гетто, певец выучил ее на развалинах Варшавы.
На этом же концерте он сообщил, что его сын Поль Робсон - младший женится на еврейской девушке Мэрилин Пауле Гринберг и это наполняет его радостью и гордостью. Зрители наградили певца овацией. В многочисленных публикациях о Поле Робсоне, в частности о его пребывании в Советском Союзе в 1949 году, ни у нас, ни за рубежом, ни в выступлениях самого Робсона не упоминаются события того дня, точнее, вечера. Остается тайной, почему по возвращении в США Робсон не опубликовал того, что он узнал об арестах и антисемитизме в Москве. Не потому ли, что в Союзе уже шла борьба с космополитизмом, развивалась холодная война с США, и он просто не хотел "подливать масла в огонь"? Возможны и другие причины.
На другой день после описанного свидания, 14 июня, у Робсона был концерт в зале Чайковского. Он пел на семи языках и каждую песню предварял небольшим вступлением на русском - публика смеялась, аплодировала, ибо Робсон необыкновенно умел находить контакт с залом. Концерт кончался песней "Ol' Мan River"; и, спев ее, Робсон, чтобы остановить аплодисменты, вышел к рампе, поднял руку и сказал, что споет еще одну песню, которую он посвящает памяти своего дорогого друга Соломона Михоэлса, ранняя смерть которого глубоко его потрясла. Зал замер. Далее он рассказал о глубоких культурных связях американской и советской еврейских общин, о неумирающем языке идиш, на котором он споет песню еврейских партизан "Не говори никогда", боровшихся с фашистами в Варшавском гетто. "Этой песне меня научил один из выживших в гетто, и там есть такие слова: "Не говори никогда, что ты дошел до конца, не верь, когда мрачные небеса предсказывают тебе горькую участь, твердо надейся, что наступит час, о котором ты мечтаешь, и не теряй надежду никогда, не теряй никогда!" Публика сидела в глубокой тишине, пока одна молодая женщина не вскочила и не начала аплодировать. За ней поднялся весь зал, и Робсон долго не мог начать петь.
Полторы недели назад у меня во дворе содрали старый асфальт. Через несколько дней дней положили новый. Через несколько дней (сегодня) содрали новый... Так и живем.
В связи с П.Робсоном.
Подлая, лживая, сволочная, лицемерная, человеконенавистническая Советская власть!..
Знаменитый американский писатель Т.Вулф посетил Союз в разгар "ежовщины" и уехал домой, визжа от восторга. В западном обществе был в это время кризис и Вулф с радостью сообщил о том, что Союз демонстрирует путь к светлому будущему... Узнав об этом из предисловия, я Вулфа этого читать не смог себя заставить.
Поль Робсон поёт гимн еврейского сопротивления ("Не говори, что ты идешь в последний путь"), песня написана в Виленском гетто Гиршем Гликом (1921 - 1944) на музыку братьев Покрасс (из песни „То не тучи грозовые - облака").
Это описка? В титре (и в ссылках ниже) - Варшавское.
